ЗА ДЕМОКРАТИЮ В ПАЛЕСТИНЕ!
ПРОТИВ ЕВРЕЙСКОГО ШОВИНИЗМА!

ЗА ДЕКОНСТРУКЦИЮ РАСИСТСКОГО
ЕВРЕЙСКОГО ГОСУДАРСТВА!

ЗА ОДИН ЧЕЛОВЕК -
ОДИН ГОЛОС

Home

 

Русская
страница
Исраэля
Шамира

 

Ариадна в лабиринте

Исраэль Шамир

 

Мария Котова, Олег Лекманов при участии Л.М. Видгофа. В лабиринтах романа-загадки: Комментарий к роману В.П. Катаева "Алмазный мой венец". - М.: Аграф, 2004, 288 с.

 

«Разбой! Грабеж! Меня он перевел!» - воскликнул Марциал в известной эпиграмме. Встретившись с римлянином на Елисейских полях, Валентин Катаев сможет ответить: А меня еще и прокомментировали. Действительно, Катаеву, автору блестящей прозы советского периода, не повезло. Книга Котовой и Лекманова «В лабиринтах романа-загадки» должна была восполнить лакуну – помочь современному читателю разобраться в зашифрованных намеках Катаева в его позднем биографическом тексте «Алмазный мой венец». Помощь нужна, потому что Катаев, писавший о своих современниках, назвал их вымышленными именами, которые не всегда легко разгадать неспециалисту. Если даже самый неискушенный читатель узнает Маяковского в Командоре, то вычислить Нарбута сумеет далеко не всякий любитель литературы. К сожалению, книга Котовой и Лекманова только притворяется комментарием. На самом деле это злобный и запоздалый ответ на книгу Катаева. Объективностью и нейтральностью тут не пахнет. Вот несколько примеров.

* Когда Катаев обыгрывает название статьи Ленина – вполне к месту - комментаторы его клеймят: «сервильно!» (стр. 149). Хотя – почему обыграть Ленина более сервильно, чем – Пушкина? Названия статей Ленина – «Шаг вперед, два шага назад», или «Детская болезнь левизны» - продолжают обыгрываться десятками авторов, в том числе на полосах НГ. Это делают и понимают и те, кто не читал самих статей. Но не только ссылка на Ленина мешает авторам Комментария. 

* Игровой текст Катаева (на стр. 159) почему-то кажется им аллюзией на плач Ярославны. Это – крайне натянутая параллель, ничто в тексте не заставляет нас вспомнить именно Ярославну, а не десятки других текстов и мотивов мировой литературы. Но Котовой и Лекманову этого мало – по их мнению, Катаев «издевательски воспроизводит» Плач, он издевается над трогательным и лирическим образом из «Слова о полку Игореве». Даже «шутливо обыгрывает Плач» было бы слишком сильным суждением, но «издевательство» над читателем и писателем совершают комментаторы.

* Их недоверие к Катаеву посрамило бы св. Фому. Так, Катаев рассказывает о своей потасовке с пьяным Есениным в дому у Николая Асеева. Об этой же потасовке рассказывает и Асеев. Казалось бы – полное подтверждение, желанная верификация. Но нет. «Катаев пересказывает Асеева», пишут они. Зачем Катаеву, непосредственному участнику драки, использовать Асеева как источник? И если он уж дрался с Есениным, почему его описание одежды Есенина кажется комментаторам – почерпнутым с известной фотографии?

«Комментарий» Котовой и Лекманова – не первое осуждение «Венца». Но ярые критики книги Катаева в году ее выхода в свет были зачастую ее героями, или друзьями героев. Их негативная реакция вполне естественна – так, О. Суок и ее близким не могло понравиться сравнение ее с Манон Леско. Но если подходить с этой точки зрения, прав был и убийца Лермонтова, известного своим злым языком. Писатели используют знакомых как исходный материал – это знают и комментаторы. Что же побудило относительно молодых авторов на сочинение этого пасквиля?

На то есть два указания. Одно – близость идейных позиций комментаторов и Натальи Ивановой, которая сопроводила таким же злобным и враждебным предисловием хорошее издание поздней прозы Катаева в издательстве ЭКСМО. Другое – крайне тенденциозная сноска, объясняющая читателю, что «Н. Гумилев был казнен большевиками по сфабрикованному обвинению». Такие заявления, как «Эдуард Лимонов был осужден буржуазным судом», или «Маркиз де Сад был осужден феодальным судом» справедливо кажутся нам несколько устаревшими. Не менее устаревшими кажутся и «большевицкие казни». Все знают, какая власть была на дворе в 1780, когда судили де Сада, в 2002, когда судили Лимонова, в 1921, когда судили Гумилева. Конечно, жаль блистательного поэта Николая Гумилева, и приговор над ним кажется нам чрезмерно суровым, но, насколько нам известно, обвинение в заговоре не было сфабрикованным. За меньшие вещи царские власти чуть было не повесили Достоевского…

Книга Котовой и Лекманова показывает, что раскол интеллигенции на либералов и патриотов возник не с перестройкой, но существовал в поздние советские времена. Котова и Лекманов, как и Наталья Иванова – убежденные либералы, сторонники СПС и отчаянные антикоммунисты, в то время как Катаев оказался «красно-коричневым», русским патриотом и сыном Революции. Эта идентификация не обесценивает комментарий – она лишь напоминает читателю, куда его ведет Ариадна по лабиринту Катаева.

Близость идеологических позиций помешала Ольге Балла, автору рецензии на комментарий (Экслибрис, 28.04.2005) отметить этот bias, как говорят англичане, девиацию севера у комментаторов. Она пишет: «Книга от начала до конца выдержана в ровных, академичных интонациях». Да неужели? В ней действительно нет матерных выражений в адрес Катаева, но сделано все, чтобы создать образ сервильного и лживого щелкопера, поставившего свой скромный талант на службу кровавым большевикам. Видимо, комментарий повлиял на рецензента. Балла несколько наивно пишет: «Валентин Петрович (Катаев) … был не слишком хорошим человеком». Да кто из писателей был образцом гражданина и семьянина? Мне, правду говоря, не приходит на ум никто. Шекспир оставил своей жене только нелучшую кровать; Жене и Вийон не вылезали из тюрьмы; политические взгляды Пушкина, автора «Клеветникам России» тоже вряд ли симпатичны  Ольге Балла. Но «других писателей у меня нет», как отвечает Сталин Жданову в известном анекдоте. Возможно, Балла не видит собственной ангажированности, не менее рьяной, чем у Катаева в любые годы, но с обратным знаком, потому что она пишет о комментаторах: «Ни с чем не борются, никого не срамят, хотя иной раз подумаешь: может, и стоило бы?..»

Стоило бы, но с открытым забралом, не прикрываясь псевдонаучностью и академизмом, написать все, что авторы думают о Катаеве, о советском и постсоветском периодам жизни и литературы, но оставить комментарий, если уж вздумалось написать, более открытым для читателя, не превращать его в партийный документ. Равным образом я удивляюсь и решению ЭКСМО, издателя сборника Катаева предпослать ему предисловие Наталии Ивановой, разделывающее писателя под орех. Пусть появляются такие статьи и комментарии хоть каждый день, но смущает их приближение к тексту в ранге официальной интерпретации. Ведь предисловия и комментарии, в отличие от журнальных статей, воспринимаются молодым читателем как авторитетное, чтобы не сказать, авторитарное, «правильное суждение». Россия в кои-то веки добилась свободы слова – не для того, чтобы сменить один обязательный нарратив на другой, противоположный, но не менее обязательный. А тем более, когда оба нарратива устанавливают те же люди. Как в Грузии, будь она советской, или антисоветской, промосковской или проамериканской, все равно правил Шеварднадзе, так и Наталья Иванова - устанавливала нарратив времен Брежнева, так она его и продолжает в дни Путина. Легче было скинуть статую Дзержинского или прогнать Шеварднадзе. И вот я уже вижу, что школьные ведомства рекомендуют школьникам старших классов читать Катаева – вместе с искажающим, передергивающим комментарием Котовой и Лекманова.

Говорится в книге «Праздные беседы мудрецов»: «Сочинитель один сочинил толкования на Притчи Соломоновы и на книгу Иова. Пришел к великому мужу просить одобрения на толкования свои. Одобрил тот толкования Иова, а толкования Притч не одобрил. Спросил его сочинитель: какой изъян нашел, мол, в моих толкованиях Притч? Сказал ему: Иов многострадальный - много напастей выпало ему, и напасть твоих толкований ему нипочем. Но царь Соломон - мир праху его! - всех благ удостоился, и зачем ему эта напасть?» Да простит комментаторов всех благ удостоившийся Валентин Катаев…

 

Исраэль Шамир


Home